Санта вытаскивает из большого мешка: подарок для tigrа
Название: Конфеты и сопутствующие неприятности
Автор: Неизвестный Санта
Фэндом: FFVII
Жанр: конфетно-сахарное пвп
Рейтинг: PG-13
Персонажи: сладости, Генезис, Сефирот
Размер: 4271 слов
Санта предупреждает: OOC; в процессе чтения возможно непроизвольное повышенное слюноотделение, нарушение диеты и опустошение холодильника
Саммари: Когда чего-то очень хочется, но совсем-совсем нельзя, то остается только мечтать. И когда-нибудь с помощью кого-нибудь мечты станут явью
Солджерам не разрешают сладкое. Бахамут знает почему, но в пайках не водится даже банального, плохонького шоколада, одни сублимированные овощефрукты с мясом. Возможно, с мясом — составу, указанному на упаковке, никто никогда не верил, а проверять, что там напихано в безвкусную однородную массу, напоминающую что угодно, но только не еду, в Вутае все равно нечем.
Никто особо и не стремится. Пайки, выдаваемые всем три раза в день, утоляют голод, позволяют жить и двигаться, а детали — ну это как-то не то, что важно на войне.
Эти детали, во всяком случае, — на остальные как раз внимания обращают больше, чем нужно.
Смотрят, например, что привозят с собой новенькие или те, кто вернулся из отпуска. Прямо возле вертолета разбирают коробки, обшаривают сумки, выворачивают карманы — всем, кроме офицеров и Сефирота.
Но Сефирот никогда не носит с собой ничего запрещенного. Меч, одежда, бумаги, изредка что-то личное, например, резинку для волос.
Увы, резинку есть нельзя, а сладкого между тем хочется всем, от снабженцев до солджеров второго класса. Не всегда, конечно, но после какого-нибудь изматывающего рейда по окрестностям или долгого боя одна несчастная конфета может стать чем-то вроде явления богини людям.
Генезису, во всяком случае, кажется именно так.
Сам он никогда не любил сладости, даже в детстве предпочитал конфетам кусок мяса или сочный, спелый, блестящий на солнце гладким бочком помидор. Но тогда, в том самом детстве, по всему дому были разложены шоколадки, тонкие вафли, промазанные желе: клубничным, ванильным, яблочным — каким угодно. На столах стояли коробки с пирожными, от простеньких, какие делали в Баноре, до произведений кондитерского искусства, привезенных из Мидгара. Особенно хорошо Генезис помнит плоские сферы из миндальной муки с кремом между ними. Выглядело красиво, и, наверное, они были нереально вкусными. Он так и не попробовал ни одного.
Не хотелось тогда ни вот этих маленьких шариков, ни нежного, воздушного суфле с фруктами, ни тортов, которые повара пекли для мамы каждый день — и каждый день разные, — ни конфет.
Ничего не хотелось — зато сейчас Генезис продал бы за что угодно хоть немного сладкое душу, планы продвижения армии по Вутаю и Сефирота с его мечом. Заодно и войну бы выиграли быстрее, потому что Сефирот, пробиваясь обратно, случайно в одиночку захватил бы всю планету.
Мечты-мечты. Увы, никто не предлагает Генезису ящик конфет за что-нибудь, а пайки все такими же отвратительно безвкусные.
Первые месяцы он стоически смиряется. Мысли о том, что воину и мужчине не положено пускать слюни, думая о политом шоколадом печенье и оргазмически стонать, представив этот вкус на языке, помогают продержаться. Хоть как-то, отодвигая сладкие грезы о сладостях на задний план, на те десять-пятнадцать минут, которые нужны Генезису, чтобы уснуть. Во время которых можно с наслаждением вспоминать, как изумительно выглядели именинные торты…
Дальше становится хуже. Где-то к концу первого полугодия в Вутае Генезис мечтает о сладостях круглосуточно и всерьез задумывается о дезертирстве или серьезном ранении. Таком, чтобы на месте вылечить не удалось и Генезиса перевезли в Мидгар, в госпиталь, а там можно подкупить какую-нибудь медсестру или соблазнить, или запугать — да без разницы, лишь бы она притащила Генезису все содержимое лавки со сластями, а сама ушла. Или медбрата — у того бы намного больше шансов унести из лавки на самом деле все.
Восьмой месяц в Вутае приносит с собой весну, повышение для Генезиса и Анджила, несколько кошмарных стычек с местными, чуть не закончившихся для Генезиса преждевременной смертью, — и сны о пирожных, чем-то неуловимо напоминающие порнуху. Не то чтобы Генезис видел много порнухи, дома ее не водилось, а в Мидгаре было как-то не до нее, но по казармам гуляли журналы, да и фильмы тоже, коротенькие, плохого качества. Кадетам и солджерам хватало выше головы. Но и на картинках, и в видео участвовали люди, а не пирожные, не желе в прозрачных стеклянных мисочках, не карамель и не ореховые шарики в шоколадной крошке.
Это невыносимо. Сладости и днем и ночью, везде: в мыслях, во снах, даже названия новых приемов, которые показывает солдатам инструктор, Генезис сначала мысленно, а потом и вслух — случайно — переиначивает в названия сластей. После первой оговорки на лицах сослуживцев вырисовывается откровенная ненависть, и спасает его только появление индифферентного ко всему Сефирота.
Они вроде как дружат — ну приятельствуют во всяком случае, так что бить Генезиса толпой при нем никто не решается, а потом становится не до того.
Бой, и еще один, и еще, бесконечная череда из маршей и драк, почти без сна, без нормального отдыха, вперед, по горящей земле. В Мидгар улетают вертолеты, полные раненых или мертвых, Генезис обшаривает в компании с Анджилом уцелевшие дома, находит меч, новые носки, теплый свитер из тонкой шерсти — и ничего сладкого. Это обидно, даже обиднее, чем то, что созревшие местные ягоды обжирает привязавшееся к армии воронье.
И когда-то там, после очередного боя, стоя по колено в крови на улице какого-то безымянного городка, отчаянно потея от жара пожирающего дома огня, Генезис решает, что так больше нельзя.
Вот так жить — больше нельзя, и думать о пластинках яблочной пастилы, блестящих плитках грильяжа и белом шоколаде с кофе тоже нельзя. Их надо есть, а не представлять, а значит, нужно что-нибудь предпринять, чтобы получить хотя бы кусок побелевшей от времени шоколадки. Угрозами заставить командование ввести сладкое в солдатский рацион, шантажировать генерала, обещая молчать о каком-нибудь грязном секрете, пока Генезису не доставят ящик конфет. Громко читать посреди ночи Лавлесс с ошибками, чтобы все почувствовали что-то такое, осознали, поняли и наконец-то прикрепили к их полку кондитера. Вариантов масса, в общем, осталось только выбрать подходящий.
Первый шанс подворачивается быстро. Маленький грязный секрет полковника Грайни Генезис узнает совершенно случайно. Он не собирается подслушивать, просто шатается вокруг лагеря, потому что делать нечего, спать не хочется, а находиться в палатке с почему-то довольным жизнью Анджилом кажется невыносимым.
Так что Генезис гуляет, прячась скорее по привычке, чем по необходимости, — и видит. Полковника Грайни, огромного сурового мужика, умудрявшегося рявкать даже на старших по званию, не расстающегося с оружием и ночью — ну понятно, в общем, какого, — так вот именно его Генезис видит в нижнем белье.
Женском. Нижнем. Белье. Тонкие кружевные трусики на волосатой заднице смотрятся откровенно странно, настолько, что Генезис забывает, что куда-то собирался идти, открывает рот, вытаращивает глаза и дает себя разглядеть. Случайно.
Полковник долго таращится в ответ, пятясь к своей палатке, Генезис пытается осознать увиденное и заодно понять, какого Бахамута полковника понесло в таком виде на улицу, а потом вдруг осознает, что вот он, шанс на зефир с мармеладом.
Что-то такое, видимо, отражается на его лице, потому что полковник неуверенно прикрывает ладонями пах, немного приседает, косясь по сторонам, и спрашивает:
— Что ты хочешь за молчание?..
Вообще, так он себя вести не должен, но раз удача улыбнулась Генезису, то упускать такую чудную возможность он не собирается однозначно. И заявляет в ответ:
— Конфеты. Много, чем больше, тем лучше. И чем скорее, тем лучше.
Неизвестно, что полковник думает на это заявление, — впрочем, Генезиса это и не интересует. Главное, что полковник кивает, боком подныривает под закрывающую вход в палатку ткань и пропадает.
Надежда окрыляет. Генезис почти видит перед собой зефир в шоколаде, грильяж, фруктовое желе и ириски. Он почти порхает по лагерю, три раза из трех выходит победителем из спаррингов с Анджилом, а однажды даже уделывает Сефирота. Случайно, правда, но какая разница.
Сладкий вкус победы еще слаще от мыслей о конфетах, которые полковник наверняка заказал у кого-нибудь в Мидгаре, сны наполняются клубникой в сливках и рахат-лукумом, пока не случается это.
“Этим”, однозначно самым счастливым событием в жизни Генезиса, становится небольшая деревянная шкатулка, полная завернутой в золотистую шуршащую обертку карамели.
— Больше не получилось, — шепотом извиняется полковник и почему-то краснеет. — Но в следующий раз… И наш… секрет?
— Я никому ничего не скажу, — важно кивает Генезис, старательно пряча дрожащие руки. Нельзя показать, как ему это важно. Нельзя, чтобы это кто-то увидел — и его волнение, и конфеты, и их с полковником рядом. От слухов же потом не избавишься, а они несколько… мерзковаты.
— Спасибо.
— Не за что.
Благодарить на самом деле стоит совсем не Генезиса, а вовсе даже полковника, подарившего ему шанс на сладости, наконец-то, впервые за долгие девять месяцев… Но думать об этом Генезис сейчас не может. Он прячет шкатулку в складках дождевика, пробирается за пределы лагеря, захватив у костра кружку с горячим чаем, и устраивается в каких-то темных кустах.
Он не собирается ни с кем делиться, даже с Анджилом и Сефиротом. Последнему всякие такие мелочи не важны, он, скорее всего, вообще не знает, что можно есть не паек, а Анджил — человек стойкий, потерпит.
Короткий укол совести не делает первую карамельку хуже — наоборот, она кажется куда слаще, чем должна быть, и Генезис, не сдержавшись, стонет, зажимая ладонью рот. Ему так вкусно, что на глаза наворачиваются слезы, а мандраж и предвкушение превращаются в настоящее физическое возбуждение. Что очень странно, конечно, но прямо сейчас не играет никакой роли.
Первую конфету Генезис разгрызает и проглатывает за какие-то секунды, вторую тоже, как и третью, и только на четвертой он находит в себе силы притормозить и насладиться вкусом, сладостью — и тайной.
Его никто не должен увидеть, никто не должен узнать, ни…
Голоса раздаются сзади и слева, слов не разобрать, но понятно, что Генезиса обнаружат. Он обреченно жмурится и прислушивается.
Солджеры, новички, возвращаются из разведки, даже в полном составе, что удивительно. Что не удивительно, так это дорога, которую они выбрали: мимо дерева, под которым сидит Генезис. Закон подлости потому что никто не отменял.
Они пройдут близко, учуют конфеты — и потом всем будет печально и грустно, Генезису в первых рядах, так что шкатулку он захлопывает и накрывает ладонью, вдавливая в землю.
Его нахождение ночью за пределами лагеря еще можно объяснить, а вот конфеты — увы.
Последняя, кстати, очень неудачно склеивает зубы, так что если что, Генезис будет только мычать.
Делать это, к счастью, не нужно. Солджеры проходят мимо, не заметив его, исчезают за деревьями, Генезис выдыхает, допивает чай, прожевывает сдавшуюся конфету и пытается нащупать шкатулку. Которой нет.
Которая — он колдует файербол и освещает землю рядом с собой — ушла в единственное, наверное, в этом поганом лесу топкое место.
Такие водятся во всем Вутае — неприметные, прикрытые травой ямки, заполненные жидкой жирной грязью, и попавшие в них вещи невозможно вытащить.
Яма побольше однажды сожрала неудачно севший вертолет, и им пришлось добираться до лагеря пешком, но это не так расстроило Генезиса, как пропавшие конфеты.
Впрочем нет, он не расстраивается, совсем не расстраивается, это не обидно и не грустно, такое случается.
Полковник-то никуда не делся, привезет еще сладостей, ему же совсем не нужно, чтобы Генезис рассказал все, что видел. Пусть не сегодня привезет и не завтра, но к концу недели точно, вертолеты-то прилетают постоянно, каждый день практически.
Так что Генезис равнодушно поднимается на ноги и бредет к лагерю, старательно слизывая налипшие на верхние зубы крошки карамели.
***
Полковника… переводят.
Происходит это на третий день после первой поставки.
Собственно, он мог бы спокойно служить здесь и дальше, но его ранило, причем очень неудачно: прямо в задницу, прикрытую розовыми кружевными трусами.
Он мог бы это скрыть, но дернулся неудачно, штаны порвались, и все — все! — увидели абсолютно всё.
Генезису хочется плакать, когда он провожает взглядом носилки с полковником, которые загружают в вертолет.
Не просто плакать — рыдать и выть от безысходности, но он держится.
Он придумает еще что-нибудь, вот прямо сейчас.
Ничего не придумывается.
***
Следующий месяц сливается в полосу мучений. Бои, грязь, дождь с неба сплошным потоком, ветер, пайки — и сны о мороженом, совершенно неуместные в вымокших до основания спальниках и палатках.
Рейд за рейдом, маленькой группой от лагеря на север, мимо затопленных полей и мелких деревушек, по редким перелескам, в которых невозможно укрыться от бесконечно льющейся воды, — и сны о взбитых сливках. Целых ваннах, полных взбитых сливок, в которых Генезис купается.
Разведка боем, их почему-то очень любит Сефирот, мимо каких-то фортов и укреплений, мимо плотин и небольших городков. Вечно мокрые ноги, мерзко липнущая к телу одежда — и сны о бисквитных пирожных, пропитанных сиропом.
Генезис стонет по ночам, его будят то Анджил, то Сефирот, спрашивают, в чем дело, но сознаться Генезис не в состоянии. Стыдно.
Они продвигаются по территории, слишком медленно на взгляд Генезиса, мерзнут, мокнут, а потом находят это.
Генезис находит. Натыкается случайно, он не искал ничего такого, но что-то вроде предчувствия повело его в сторону от временного лагеря, направо, через овраг и текущую в нем грязную речку, вверх по холму, потом вниз, по краю поля, к дому.
Одинокому, явно заброшенному дому в низине.
Рядом с ним неприятно, причем сказать почему Генезис не может. Просто чувствуется в воздухе что-то такое… странное. Душное, тяжелое, грязное.
Надо бы позвать остальных: в доме, несмотря на атмосферу, вполне получится переночевать, в относительном тепле и сухости, если, конечно, не провалилась крыша, но Генезис медлит.
Оглядывается на оставшийся где-то там лагерь, потом по сторонам, пытаясь найти людей или хотя бы признаки их присутствия, но никого нет, и ничего нет тоже.
Неизвестно, что он хочет найти в этом доме, возможно, посмотреть на обстановку и убедиться в том, что дом цел. Или что внутри никто не прячется, хотя это и так понятно: не слышно дыхания, вообще никаких звуков.
Дверь открывается с мерзким скрипом, вырвавшийся из дома воздух обдает Генезиса вонью, и заходить внутрь не хочется совсем, но и уйти вот так, не осмотревшись, никак нельзя. Так что Генезис берет себя в руки и делает шаг через порог.
Дом как дом: стол, стулья, две двери в дальней стене, за одной угадывается ванная, за другой, скорее всего, находится спальня. Кухня, банки с продуктами на столешнице, грязная мягкая игрушка рядом.
Ничего пугающего, но все равно неприятно. Холодно.
Глубже Генезис не идет — не хочется, хотя между банок с соленьями светится еще одна, с медом. Полная до краев, переливающаяся золотом в неизвестно откуда взявшемся солнечном луче, она зовет к себе, манит, обещая близкое и доступное наслаждение. Вот оно, рядом, достаточно сделать четыре шага, скрутить крышку, окунуть палец в мед и облизать.
Генезис почти чувствует его на губах и языке, почти заносит ногу, чтобы кинуться к сладости, но заставляет себя остаться на месте. Здесь что-то очень не то, нужно звать остальных и разбираться всем вместе. Медом потом, если что, придется поделиться, но на троих… Это не так страшно. Тем более что Сефирот сладкое не любит.
Он закрывает за собой дверь и отбегает в сторону, потому что ему вдруг кажется, что дом его не отпустит, но ничего такого не происходит, разве что за спиной кто-то горестно вздыхает.
Сефирот и Анджил обнаруживаются неожиданно близко, возле поля, настороженные и собранные.
— Где тебя носило? — спрашивает Анджил, а Сефирот ничего не говорит, зато обнюхивает Генезиса так, что это почти неприлично.
Волосы, ухо, шею — залезая носом под ворот безрукавки, — щеки, губы. И придерживает еще, потому что Генезис дергается от такого близкого… контакта. Да и в общем ему как-то неуютно, странно и непривычно, но мысли о том, зачем Сефирот это творит, исчезают, когда тот отстраняется и трясет головой:
— Это место надо уничтожить, — звучит как приказ. — Прямо сейчас.
Не послушаться невозможно, магией огня здесь владеет только Генезис, так что торжественная задача спалить все к Бахамуту достается именно ему.
Крошечные шарики огня покорно срываются с ладони, летят к домику, обнимают его, и он загорается сразу везде, слишком быстро и слишком легко. Кричит, стонет, визжит, словно живое существо.
Ни о чем подобном Генезис никогда не слышал, да и Анджил тоже, в отличие от знающего что-то Сефирота, но у него спрашивать бесполезно. Так что Генезис смотрит на рукотворный пожар, мерзнет и думает о меде. О маленькой баночке с медом, до которой оставалось три шага. До смерти ему оставалось три шага, а не до сладостей, но Генезис выбрасывает эту мысль из головы.
Ночью в какой-то сырой пещере возле едва тлеющего костерка Генезису снится мед, текущий по губам, и почему-то чужой холодный нос, касающийся кожи над воротом безрукавки.
***
Дальше не становится проще.
Сменившая дожди совершенно не весенняя жара выжигает зазеленевшие поля за какую-то неделю.
Генезис, с надеждой поглядывающий на кусты малины, впадает в окончательное уныние: никакие ягоды ему теперь не светят. А ведь из них можно было бы приготовить малиновый сорбет. Не то чтобы Генезис умел готовить что-то отличное от подгоревшего в углях мяса, но он мог бы попытаться. Обожрался бы сначала так, прямо с куста, не утруждая себя мытьем ягод, потом сорвал бы остатки и сделал бы из них какой-нибудь десерт.
Правда, его пришлось бы прятать ото всех, но Генезис бы справился.
Увы, лютое, злое солнце превращает его мечты в прах еще быстрее, чем мозги в кипящий кисель.
От киселя, кстати, Генезис бы не отказался. Малинового, или клюквенного, или черничного — да любого, главное, чтобы сладкого. А к нему пирожки с ягодами, жаренные в масле. Тоже сладкие, и чтобы начинка лилась с губ на подбородок. Ее можно было бы облизывать — или чтобы кто-нибудь облизал, но вот об этом Генезис точно не желает думать.
Жара заставляет армию остановиться. Невозможно двигаться вперед, когда из-под ног взвивается едкая мелкая пыль, мгновенно забивающая нос и горло, невозможно идти, когда пить хочется постоянно, когда даже легкое шевеление прокатывается по телу волнами жара.
Солджерам и тем сложно, а простым солдатам стоило бы посочувствовать, если бы кто-нибудь здесь был еще способен на сочувствие.
В воздухе стоит неистребимый запах пота и немытых ног, мелкое озерцо, возле которого их отряд разбил лагерь, мелеет с каждым днем все больше — все плохо, и Генезис рад любому шансу убраться отсюда подальше.
Шансов ему выпадает более чем достаточно: Сефирот, которому не страшна никакая жара, предпочитает брать с собой в разведку Генезиса и Анджила, вместе или по отдельности. Редко кого-то четвертого, да и чем меньше компания, тем проще пробраться мимо чужой армии незамеченными.
Вутайцы прочно сидят на своих позициях и так же страдают от погоды, как и армия Шинра. Генезис видит их издалека, из какого-нибудь укрытия или с вершины очередного холма, и чужие солдаты выглядят такими же изможденными, как свои.
Все плохо, в общем. Мороженое было бы кстати и сделало бы жизнь немного проще. Или сорбет, или ледяные ягоды в минеральной воде. Холодный сок — да что угодно, главное, чтобы сладкое и не теплое.
Хотя и от торта и пончиков Генезис бы не отказался.
Он бредит мидгарскими кафе, в которых можно получить кофе глясе, безалкогольные коктейли с клубникой и мятой, пирожные всех видов и сортов, крошечные печенья в шуршащей упаковке. Орехи в меду, слойки с вареньем, а на завтрак джем к тонким обжаренным кусочкам хлеба.
Он таскается следом за Сефиротом по Вутаю, наносит на карту позиции вражеской армии, спит где придется, а во сне каждый раз видит что-нибудь сладкое. Вкусное, можно горячее — да какое угодно, лишь бы не осточертевший паек.
Дни не идут — тянутся липкой жвачкой, даже не мятной, а полностью потерявшей вкус. Мороженое в снах Генезиса приобретает отчетливо эротический вид, вкус и характер. Каждую ночь чужие пальцы размазывают по его губам что-нибудь холодное и сладкое, и по груди, и не только по ней, а потом кожи касаются губы и волосы. Это так хорошо, что Генезис не желает просыпаться по утрам, выныривать из своих сладко-прохладных почти-кошмаров.
Почему кошмаров, он не знает, хотя, возможно, потому что он никак не может разглядеть того, кто проделывает с ним вот это все. Подозрения-то есть, но лица не видно.
Да и вообще, скорее всего, дело в том, что Генезису просто хочется сладкого. Чего угодно, хоть чуть-чуть, хоть капельку, маленький кусочек безе, несколько ниточек кадаифа, крошки халвы — и нет ни единого шанса что-то из этого получить.
Новеньких по-прежнему обыскивают, отбирая все личное и сладкое, никаких чужих секретов Генезис больше не узнал, попасть в Мидгар ему не грозит, особенно в свете маячащего впереди повышения. То есть по идее ему и Анджилу должны были бы дать отпуск на пару дней, но все отлично понимают, что единственный более-менее боеспособный отряд из Вутая уедет не раньше наступления холодов.
Жара продолжает плавить мозги, высушивает землю до такой степени, что начинают гореть леса и воздух заменяется дымом, от которого слезятся глаза. Генезис прикрывает лицо мокрой тканью и мечтает о сгущенке.
Непонятно, чем она могла бы ему здесь помочь, но озверевший без сладкого организм хочет именно сгущенки и ничего другого.
Впрочем, нет. Хочет. Давно уже на самом деле хочет, но Генезис не разрешал себе об этом думать. Теперь лучше об этом, чем о вафлях в шоколаде, хотя бы потому, что это проще получить.
Если вспомнить прошлое и причину, по которой Генезис так рвался стать солджером, то все становится понятно. Собственно, и раньше бы стало, но он был слишком занят, чтобы разбираться в деталях.
Сефироту, ради которого все это затевалось, как всегда на все плевать. А мечта догнать, перегнать и оказаться лучше как-то незаметно отошла на задний план, спряталась за горами сухофруктов и желейных конфет. Иногда она, конечно, вылазит наружу и едко шепчет на ухо гадости, но зефир и блинчики с кленовым сиропом быстро прогоняют ее на место.
Генезису грустно и временами почти тоскливо. Конфет нет, никаких шансов превзойти Сефирота пока тоже нет, хотя бы потому, что тренироваться некогда, а вылазки на чужую территорию проходят мирно.
Генезису очень хочется маминого яблочного пирога. Единственное, что она всегда пекла сама, огромный, пахнущий на всю Банору, раз в году, всегда на День первого урожая. Праздник как раз скоро, вот только Генезис в Вутае, пирог в Баноре, и никаких шансов встретиться у них нет.
Генезису очень жалко самого себя, но он старается этого не показывать.
Вылазки следуют за вылазками, каждый раз все дальше и дольше, по жаре, временами без воды.
Зачем как раз понятно: Сефирот стремится узнать о противнике как можно больше, пока все изображают вяленое мясо и не двигаются с места.
Непонятно другое — зачем постоянно таскать с собой Генезиса, как будто без него Сефирот сломается сразу за лагерем. Глупость, но возражать и возмущаться нет сил, все уходят на то, чтобы не орать во сне от счастья при виде торта из мороженого.
Хотя иногда Генезису кажется, что он все равно если не орет, то как минимум выстанывает какие-нибудь непристойности вроде "профитроли" или "эклеры". Вот что-нибудь такое… сладкое.
Во всяком случае, Сефирот порой странно смотрит на него по утрам — а после этих взглядов всегда появляется во снах. Не в сладких, просто в каких-нибудь связанных с ним, что тоже не делает жизнь Генезиса проще.
В июле жара становится еще страшнее. Термометров у них нет, но по ощущениям на улице градусов пятьдесят, а в палатках больше раза в три. Озеро, возле которого разбит лагерь, пересыхает, как и питавшая его мелкая речушка, первая партия солдат отправляется в Мидгар с солнечным ударом. Генезису хочется с ними, но ему хоть бы хны, только вот мороженое превращается в навязчивую идею окончательно и бесповоротно. Иногда оно ему даже мерещится. Генезис принимает за желанную сладость все, начиная от свернутых в узелок носков до выбеленных солнцем камней. Он бы к ним кидался, но температура тормозит и его, и он успевает очнуться раньше, чем сделает первый шаг.
В компании с Сефиротом он добирается до столицы, тонущей в мареве дрожащего воздуха. Странно, но ее не защищают. Хотя нет, не странно. Войскам Шинра до нее еще далеко, за последние недели они не продвинулись ни на шаг, так что пока имеет смысл держать солдат там, где они могут драться.
О чем-то таком Генезис лениво думает, разглядывает с очередного холма остроконечные крыши столичных домов. Ему скучно в одиночестве, а Сефирот куда-то ушел, приказав ждать его здесь и никуда не уходить, и Генезис послушно ждет уже часа два.
Ему отчаянно хочется спать — заниматься чем-то другим на этой жаре все равно невозможно. Еще хочется пить, мороженого и куда-нибудь на Айс Пик, залезть в сугроб и не выбираться из него следующие лет пять. Можно голым залезть, так охлаждение будет лучше.
Генезис зевает, прячет лицо в ладонях, снова смотрит на город, облизывает соленые сухие губы. Его не видно со стороны и заметить можно, только подойдя совсем близко: выгоревшие до соломенного цвета волосы, равномерно розовая от солнца кожа и черная одежда отлично маскируют его на выжженной черно-соломенной земле.
Этим Сефирот пару дней назад объяснил, почему берет с собой именно Генезиса. Отличный повод, хоть и нелогичный. Один Сефирот дошел бы быстрее, просто потому что в одиночку быстрее всегда.
Генезис ложится лицом в землю, углядев мелькнувшую над городской стеной светлую тень, и думает о том, куда их понесет дальше и как бы так сделать, чтобы пошел дождь. Погодная магия — вещь хорошая, но существует только в сказках, хотя, если судить по тому, что творится вокруг, вутайцы каким-то образом превратили сказку в быль.
— Пошли, — приказывает Сефирот, через пять минут возникший рядом.
— Захватывать столицу вдвоем? — интересуется Генезис, поднимаясь.
— Можно, но не сейчас. Пойдем, говорю, растает же.
Что должно растаять, Генезис не знает и послушно бежит вслед за Сефиротом подальше от города, глубже в сухой мертвый лес, к глубокому озеру, которое они нашли вчера.
До него часа три пути, но они добираются за сорок минут, падают на горячий мелкий песок, пытаясь отдышаться.
Сефирот тоже красный, впервые на памяти Генезиса, причем, похоже, больше от смущения, чем от бега. Ничем другим не объяснишь то, что он отворачивается, сунув Генезису в руки объемную плотную сумку.
И рявкает громко:
— Открывай.
Генезис честно думает, что в сумке чей-нибудь труп. Или лежат какие-нибудь неоспоримые доказательства тому, что это именно Генезис устроил жопу с погодой саботажа ради. Ну или еще что-нибудь такое же странное.
Он выжидает с полминуты, надеясь на объяснения, пожимает плечами и осторожно тянет блестящую молнию в сторону. Он готов к чему угодно — на самом деле к чему угодно, — но не к тому, что находит.
В сумке под слоем пенопласта обнаруживаются исходящие паром куски льда, а под ними пластиковый контейнер с мороженым. Один. Рядом с ним какие-то пирожные в упаковке, и конфеты, и джем, и орехи в меду — и все это странно.
Наверное, у Генезиса галлюцинации.
Он смотрит на сладости, переводит взгляд на Сефирота и задает самый глупый в мире вопрос:
— Это мне?
Сефирот в ответ закатывает глаза:
— Нет, это мне. Ты посмотрел, а я сейчас буду есть и с тобой не поделюсь.
На то, чтобы не прижать сумку к груди, уходит как-то слишком много сил, и только поэтому Генезис продолжает говорить:
— Но почему?..
— Да потому что ты достал. Ты полночи сладко стонешь и причмокиваешь, просишь то мороженого, то меда, то еще, причем чего еще не уточняешь. А я, когда все это слышу, думаю совсем не о еде. Так что ешь давай, чтобы случайно не нарваться.
Он краснеет сильнее, зрачки сужаются в тонкую нитку, ноздри раздуваются, как перед атакой, — Генезис не раз такое видел. Думать об этом проще, чем о том, что Сефирот рассказал, но и о рассказе когда-то надо будет.
Возможно даже прямо сейчас. Потому что есть мороженое придется пальцами, и в процессе Генезису вряд ли удастся не стонать и не причмокивать, и слюной не обливаться тоже. За это все Сефирот обещал ему загадочное “нарваться”, и, пожалуй, Генезису очень интересно посмотреть на то, чем же оно окажется.