Санта вытаскивает из большого мешка: подарок для tigrа
Название: Четыре раз, когда
Автор: Неизвестный Санта
Фэндом: FFVII
Жанр: романс, ангст, PWP
Рейтинг: NC-17
Персонажи: Сефирот/Клауд
Размер: 2933 слов
Санта предупреждает: OOC, AU
Саммари: Четыре раз, когда
~1~
— Тихо… — Горячий шепот оседает на коже, жесткая шершавая ладонь на губах и подбородке не дает нормально вдохнуть.
Клауд жмурится, выгибаясь и пытаясь податься ближе, насадиться глубже, прижаться сильнее, но Сефирот не позволяет. Он контролирует все, от количества вдохов до момента оргазма, ему так нужно, а Клауд не может сказать ему нет.
И не хочет.
Тяжелое тело придавливает его к кровати, вжимает в матрас, чужой пот щекотными капельками стекает по шее, смешивается с потом Клауда, падает на простыню, наверняка оставляя на ней пятна. И завтра кто-нибудь обязательно все поймет, как только взглянет на разворошенную грязную постель.
Плевать, завтра их тут уже не будет.
Чужая ладонь скользит от бедра к плечу и обратно, гладит, как кошку, ласкает, ластится, медленно, неуверенно, как контраст к жестким движениям члена в заднице. Клауд дуреет от одного того, что Сефирот с ним. То, что он с ним делает, сводит с ума окончательно.
Стон застревает в горле, льется в ладонь на губах, оседает на ней слюной, и Клауду кажется, что он сейчас просто сгорит, не выдержит, умрет на месте, разлетится по ветру пеплом, запутается серыми легкими хлопьями в длинных белых волосах.
Ему хочется кричать и стонать, а получается только еле слышно всхлипывать и мычать.
Хочется заплакать и выгнуться, обнять Сефирота, вцепиться зубами в его плечо, оставить след, но Клауд лежит неподвижно, уткнувшись лбом в подушку.
Хочется развернуться, опуститься на колени, втянуть в рот слишком темный на фоне белой кожи член, почувствовать, как Сефирот перестанет сдерживаться, толкнется в горло, схватит за затылок, не давая отстраниться, — но этому еще не время, это когда-нибудь потом, не здесь. Так сказал Сефирот, и причин не верить ему у Клауда нет.
— Хороший, маленький, тихо, тихо, — сбивчиво шепчет Сефирот ему в волосы, двигается рывками, словно находится на грани.
Клауд не знает, правда ли это или он всегда такой, сегодня все случилось впервые, хоть и мечталось об этом давно, очень давно.
За стеной их номера Зак, спит, скорее всего, но у солджеров чуткий сон, поэтому Клауд должен молчать, но он не может, не может, не…
Он скулит — вряд ли кто-нибудь это разберет, значит, пронесло, значит, они продолжат и…
— Клауд? — Тонкая стенка номера дрожит, как будто в нее с размаху что-то кинули. — Все в порядке?
— Ответь, — приказывает Сефирот. Приподнимается над Клаудом на локтях, замирает на пару секунд, ведет бедрами, одним движением выбивая из Клауда весь воздух.
Нужно ответить, Зак ждет и…
От каждого толчка тело прошивает дрожью и жаром, внутрь — и Клауд готов взвыть. Наружу — и он готов плакать, потому что ему мало, мало, всегда будет мало.
— Было, пока ты меня не разбудил. — Неизвестно как, но Клауд ухитряется сказать это недовольным сонным голосом, Может, ему следовало стать актером, а не солдатом?
— Тогда спи дальше. Увидимся утром.
— Умница… — Сефирот наклоняется и легко целует Клауда в затылок, как маленького ребенка, но почему-то именно это невинное ласковое прикосновение становится последней точкой в длившейся, кажется, часы пытке.
Клауд вгрызается в подушку, чтобы не издать ни звука, трясется так, что вот-вот развалится кровать, сжимает Сефирота в себе, заставляя его дышать чаще и громче, и падает куда-то, где звезды и льющееся по телу сладкое тепло.
~2~
— Мой.
Знакомый и все равно чужой голос льется в горящее огнем левое ухо.
— Мой, мой, никому не отдам.
Клауд молчит, вжимаясь затылком в стену. Она холодит спину через собранную гармошкой ткань безрукавки, обжигает голую кожу, но куда холоднее ее шарящая по груди ладонь. Та словно соткана из снега и льда, будто сделана для того, чтобы дарить людям боль, но Клауду она дарит удовольствие.
— Мо-о-ой... — Еле слышный жалобный стон ложится на подбородок.
Клауд тянется вперед, целует чужие губы, исступленно, жарко, пытаясь согреть хоть немного, но ничего не получается. Сефирот весь словно изо льда, нездешний, неживой, чуждый — мертвый. Клауд помнит, что он мертв, помнит торчащий из его груди, залитый кровью меч.
Он знает, что нужно бежать, предупредить остальных, что вот он шанс разделаться с Сефиротом раз и навсегда, легко и быстро, но не может.
Вместо этого он смотрит в безумные темные глаза, обнимает широкие плечи, цепляется пальцами за шею и позволяет делать с собой все, что Сефироту угодно. Трогать, кусать, целовать, стискивать кожу до синяков, раздирать ее отросшими грязными ногтями, тереться членом о член, держа Клауда на весу.
Так неудобно, слишком мало, слишком далеко, и хочется большего: этот член внутрь, без пальцев, без подготовки, как в тот первый и единственный раз. У них нет времени, скоро рассвет, остальным скоро вставать, у них дела, охота.
Клауд так плохо его помнит, да и себя тоже не очень хорошо. И Клауд знает, что перед ним враг, но остановиться все равно не в состоянии.
У него просто нет сил, чтобы разжать обнимающие талию Сефирота ноги, отстраниться, отойти, застегнуть одежду. Клауду слишком правильно в его руках и под его губами. Слишком долго хотелось чего-то такого, не сейчас, а еще в прошлой жизни.
По ключицам скользит язык, по прижатым друг к другу членам — ладонь, по груди — пряди грязных волос, и Клауд теряется, тонет в прикосновениях, но молчит.
Он бы кричал, так громко и долго, насколько хватило бы воздуха, но нельзя. Рядом с ними, за тонкой стеной дома, проснулась Тифа, бродит по комнате, распахивает окно, в двух метрах от которого Сефирот вжимает Клауда в крошащиеся кирпичи.
— Кто здесь? — недоуменно спрашивает Тифа в жидкий утренний туман.
Сефирот затыкает Клауда поцелуем, застывает весь — двигаются только губы и кончики пальцев по головке.
— Кто здесь? — повторяет Тифа.
Клауд жмурится изо всех сил, задерживает дыхание. Только бы не сорваться, не выдать себя, не…
Окно захлопывается с грохотом, который пугает стаю затаившихся в дереве птиц. Те взлетают с диким гомоном, и за шелестом их крыльев Клауд удачно прячет сорвавшийся в скулеж стон.
— Ты мой, — выдыхает Сефирот ему в рот, размазывая сперму по животу. — И всегда будешь моим.
Клауд не отвечает, но и не пытается уйти.
Их не заметили, у них есть только пара минут, а потом все равно разбегаться.
Но пусть хотя бы так, чем никак вообще.
~3~
Кададжа можно описать двумя словами: не тот.
Все не то, от размеров до голоса.
Он слишком худой, слишком маленький, слишком буйный, слишком громкий, у него слишком мягкие губы, слишком короткие волосы, слишком тонкие руки — в нем абсолютно все слишком, но ничего другого у Клауда нет.
Клауд затыкает его поцелуем, потому что иначе их услышат, а ему надо хотя бы минуту пообманывать себя самого.
Сефирота нет, он мертв, а это только обманка, пустышка, что-то нездешнее и потустороннее, опасное, жестокое. Но Клауд смотрит в его глаза, в узкую щель вертикальных зрачков и видит не Кададжа, нет. Совсем не его.
— Клауд, — выдыхают чужие губы родным голосом. — Клауд…
Поверить бы в это хоть на мгновение, но увы, не получается.
От его прикосновений болит рука, его зубы прокусывают до крови нижнюю губу — Сефирот никогда так не делал. Если те два раза, что у них были, можно считать подходящей для статистики выборкой.
— Ты мой. — И как же хочется в это поверить. Зажмуриться, подставиться, забыть все, что случилось в Нибельхайме, забыть метеор, злые слова, все на свете забыть и просто остаться рядом. — Всегда был моим.
Клауд почти готов согласиться, но тело, выгибающееся под его руками, совсем не похоже на то, которое должно бы быть. Которое снится, о котором мечтается.
Земля под коленями слишком жесткая, сухая трава пахнет слишком остро. Клауд задерживает дыхание и жмурится, ведя кончиком носа по чужой щеке.
Чужие руки блуждают по спине — почти так, как нужно, почти так же уверенно и жадно. Это “почти” портит все, что может, но Клауд почему-то чувствует рядом с собой Сефирота.
Нелогично, странно, неправильно — его нет, он мертв, мертв, мертв, но это он переворачивает Клауда рывком на спину, это его волосы мажут по лицу и груди, его пальцы лезут под пояс штанов.
— Мы снова будем вместе, — обещает Сефирот, оглаживая языком его живот.
Клауд соглашается, кивает, пристраивая ладонь на его затылок.
Выдыхает:
— Да, — подается ближе, выгибается, теряясь в прикосновениях и щекочущем кожу дыхании. — Да, конечно.
Палящее летнее солнце бьет в глаза, растекается под веками яркими пятнами, от гуляющих по бедрам ладоней в пах льется тепло.
— Сефирот, — зовет Клауд и не надеется, что ему ответят.
— Я здесь, — оседает под ребрами, бьется с сердцем, струится по венам.
“Я здесь” — и как же это страшно, потому что до сих пор такое не заканчивалось ничем хорошим, но Клауду так хочется поверить — и хоть раз хочется разрешить себе кричать.
— Я всегда буду рядом, нужно только подождать. Ты подождешь?
Клауд готов ждать сколько угодно, всю жизнь, всю следующую, если она у него будет, но ему не дают даже секунды.
— Кададж, где ты? — раздается неподалеку от них звонкий голос, и сказка заканчивается.
Сефирот исчезает, в насмешливых и растерянных глазах нет ничего, что напоминало бы о нем, кроме цвета, но цвет не считается.
Клауд смотрит Кададжу в лицо и думает, что он идиот. Он опять купился на что-то невнятное, пошел туда, куда его позвали, сделал то, чего от него хотели, он, маленький глупый кусочек чего-то жуткого.
— Он вернется, — обещает Кададж, в одно движение застегивая свой плащ. — Ты только не мешай, старший брат.
~4~
— Клауд? — Жаркий шепот щекочет ухо, тяжелая рука давит на грудь, и Клауд переворачивается на бок, так, чтобы лежащее рядом тело оказалось за его спиной.
В шепоте — изумление и узнавание, радость и горечь, столько всего сразу, столько всего знакомого.
Шею сзади трогают сухие губы, чуть ниже волос мягко скользит язык, вниз, влево, к плечу. Клауд жмется к тому, кто его обнимает, мысленно уговаривая его не просыпаться.
Еще хотя бы четверть часа, это же так мало, пожалуйста, пожалуйста, пусть он не уйдет, пусть хотя бы сегодня гладящая живот рука доберется до члена, сожмет, тронет кончиками пальцев головку — один раз, ведь это несложно.
— Клауд.
Он поворачивает голову, подставляя щеку и висок поцелуям. Сефирот никогда не касается его губ, словно считает, что не заслужил. Хотя… Кто его знает, что он там считает, и не спросишь ведь.
Кончик языка трогает уголок глаза, ладонь невесомо гладит живот, как будто Клауд может сломаться, если сжать его чуть посильнее.
Как будто Сефирот так за что-то извиняется и боится позволить себе большее.
— Клауд… — не то стон, не то плач, и на него невозможно не ответить.
— Сефирот, — шепчет Клауд, разворачиваясь к нему полностью. Обнимает, трется лбом о плечо, вцепляется в спину. — Я здесь. Я с тобой.
После этих слов все обычно заканчивается, но сегодня кто-то отмерил Клауду еще несколько мгновений счастья.
— Я знаю, — слабо улыбается Сефирот. — Знаю.
Поцелуй выходит жадным, жестким, голодным — Клауд так скучал, что почти не может терпеть. И готов ждать сколько понадобится, лишь бы потом все стало хорошо.
Глаза у Сефирота закрыты, он спит, как всегда, а когда просыпается, от него остается только тело. Такое же, как раньше — сильное, стройное, гибкое, — но в нем нет личности или души.
Уже три месяца как нет, и если бы не сны, не ночные объятия, не зовущий Клауда по имени голос, он давно бы оборвал эту бессмыслицу. Сефирот не хотел бы для себя такого — существовать даже не овощем, а, скорее, роботом. Он лежит, если его уложить, ест, если дать ему еду, пока она не закончится, и никогда не просит добавки. Он не ходит сам в туалет, просто не понимает, что надо, не моется сам, не двигается с места, если не потянуть его за руку.
И только во сне он живой, такой же, как раньше. Как его вернуть, Клауд не знает, и ему стыдно, но он все равно целует податливые, почему-то твердые губы, льнет к шершавым ладоням, обнимает, прижимается, исступленно шепча в чужие губы:
— Мой…
— Клауд? — раздается снаружи. — Клауд ты здесь?
Сефирот замирает, открывает глаза и просыпается. Точнее, уходит, оставив пустую оболочку. Его можно перевернуть на живот и трахнуть, он не скажет "нет", он вообще ничего не скажет, но Клауд не хочет так.
Так что приходится отодвинуться, снять с себя его руки и подняться на ноги.
— Да, Тифа. Сейчас. Я сейчас выйду.
Он натягивает на себя одежду и прикрывает Сефирота одеялом.
Никто не должен знать, что он здесь, а Тифа чуть их не застукала. Опять, но в тот раз Клауду не было так страшно.
~1.0~
На приеме скучно. Клауд за минуту устает от искусственных улыбок и неискреннего смеха, но уйти пока не может. Быть здесь — честь, по крайней мере, так считает Руфус.
Клауд бы с удовольствием сказал ему, что именно думает по этому поводу, но приходится сдерживаться.
Все же Руфус сделал для Эджа более чем достаточно и имеет полное право немного постоять не пъедестале спасителя и прочих приятных людей.
Вспышки камер настырных журналистов, приторно-сладкие голоса, неудобный костюм, крошечные бутербродики, которыми не наесться.
Еще три часа, обещает себе Клауд. Потом домой, к Сефироту.
Тому хорошо — никто не в курсе, что он жив, — значит, на праздник в честь окончания строительства его не приглашали.
И в то же время ему скоро будет плохо: на месте руин Мидгара Руфус обещал разбить парк. Их церкви придет конец, и Сефироту негде будет жить. Клауд пока не знает, что с этим делать, но думать о Сефироте в любом случае приятнее, чем о том, когда же это пафосное до зубной боли мероприятие уже закончится.
Он отпивает ледяное шампанское и морщится. Скорее с непривычки, чем потому, что ему не нравится вкус. Оглядывается, улыбается знакомым, которых не помнит по именам, и тихо вздыхает. Скучно.
Еще два часа и сорок пять минут. Часы давят на запястье, галстук натирает шею, речь Руфуса, полная патетики и надежды, усыпляет не хуже, чем в детстве колыбельная.
Клауду очень хочется зевнуть, прикрыть глаза и прислониться к стене. Вместо этого он опускает бокал на столик рядом с собой и засовывает руки в карманы. Не то чтобы это как-то помогало не скучать, но…
Что-то бумажное в кармане заставляет Клауда сосредоточиться на происходящем и оглянуться. Он сам точно ничего туда не ложил, никто его не обнимал — так откуда в кармане вдруг взялась бумажка?
Вокруг Клауда спокойно, все восторженно слушают Руфуса, значит, можно посмотреть, что там.
“Третья дверь слева, зеленый коридор”, — небрежно написано в мятой записке.
Клауд смотрит на нее и сильно жалеет, что не взял с собой меч. Мало ли кто может его там ждать и зачем Клауд понадобился неизвестному.
Самой лучшей идеей было бы не идти вообще, а предупредить охрану, но Клауд никогда не делал того, что было бы для него самым лучшим.
Он незаметно выбирается из зала, не обращая внимания на недовольные взгляды Тифы, находит нужный коридор, потом нужную дверь и осторожно ее открывает.
В темной, освещенной одним огнем из камина комнате вроде никого нет, и Клауд, пожав плечами, думает, что над ним пошутили, зато теперь он может тихо сбежать, но не успевает.
Его сносит с ног серебристо-черным вихрем, протаскивает до дивана, роняет на него и отпускает.
— Привет, — улыбается довольный жизнью Сефирот.
Ответить Клауд не успевает тоже. Его целуют, жадно и голодно, словно они не виделись пару столетий, а не расстались три часа назад.
— Я решил, что со мной тебе будет интереснее.
Клауд совершенно согласен, с Сефиротом интереснее в любом случае, особенно после того, как тот пришел в себя.
Дальше соглашаться становится сложно. С Сефиротом всегда как в урагане, сопротивление бесполезно, расслабляйтесь и получайте удовольствие. Клауд этим и занимается, только жаль, что сейчас опять придется все делать тихо.
Клауд не любит тихо, тем более что с Сефиротом вести себя тихо непросто, но сейчас ему не оставляют выбора.
Сефирот прижимает его к дивану, каким-то волшебным образом ухитрившись не помять пока костюм, и опять целует, а потом усаживается Клауду на бедра и медленно, по пуговичке, расстегивает его рубашку. Первая, вторая, третья — пальцы касаются кожи словно случайно, а Клауда уже трясет от предвкушения.
Вряд ли у него будет полноценный секс, для этого вокруг слишком много людей, но…
Додумать он не успевает, потому что Сефирот вдруг перемещается вниз, коротко лижет пупок и втягивает в рот еще мягкий член. Когда он расстегнул штаны, Клауд не знает, и это совсем не важно.
Сефирот придерживает его за бедра, не давая толкнуться навстречу, гладит большими пальцами живот, а языком головку, пока Клауд не жмурится, с силой вцепившись в его волосы.
Это только начало, а кончить хочется уже сейчас, потому что Сефирот все умеет делать идеально, начиная с мордобоя и заканчивая минетом, и…
Сдержать стон не получается. В густой тишине комнаты он звучит громко и пошло, но Клауду плевать. На все плевать, пусть Сефирот не останавливается.
— Черт бы тебя побрал, — шепчет Клауд и закусывает губу.
Сефирот смеется, вылизывая вены на члене, снизу вверх, сверху вниз, и этого мало.
— Пожалуйста, — придушено просит Клауд, когда Сефирот зачем-то отстраняется и приподнимает голову. — Не останавливайся.
— Я и не собирался.
Сефирот отчетливо хмыкает и снова наклоняется, вбирая член в рот, пропускает до самого горла, урчит — этого слишком много. Клауд вздрагивает, подавшись бедрами вверх, еще глубже, еще ближе, и стонет, рухнув в нечеловечески яркий оргазм.
...И примерно тогда же он понимает, что в комнате они не одни. Сефирот тихо-тихо смеется, не выпуская его член изо рта.
— Э-э-э… — ошарашенно тянет от двери Рено. — Все видят то же самое, что и я?
— Если ты видишь Клауда и Се… кхм… Сефирота, делающего ему минет, то да. Я вижу то же самое, — в голосе Винсента не слышно ни капельки удивления.
Клауд прикрывает глаза ладонью, отчетливо понимая, что желающие могут рассмотреть все детали, потому что спинка у дивана совсем низкая.
Жопа. Кажется, именно это называется полной жопой.
Теперь, наверное, только драться, потому что никто не позволит Сефироту уйти просто так, и времени не дадут, чтобы объяснить, но Клауд должен хотя бы попытаться.
Он даже пробует сесть и успевает открыть рот, который Сефирот тут же затыкает очередным поцелуем, медленным и нежным настолько, что Клауду тут же становится не до остальных.
— Хм… Вроде все добровольно, — подводит итог Ценг. — Я думаю, нам стоит уйти. Вряд ли Клауду нужна наша помощь.
Они и в самом деле уходят, тихо прикрыв за собой дверь, а Сефирот снова не дает Клауду ничего сказать.
Бурчит:
— Я не закончил, — и опять целует. А Клауд отвечает, потому что ну а что еще делать.
Вроде бы никто не собирается никого убивать, и надо воспользоваться моментом, пока время есть. Пока не начались проблемы и всякие неприятности, а в том, что они будут, Клауд уверен.
Одно хорошо — больше не придется прятаться, потому что они ни разу не трахались так, чтобы кто-нибудь не появился в самый неподходящий момент.
Так, может быть, теперь все-таки удастся?..